Добрый день, коллеги!
С момента принятия в третьем чтении проекта №424632-7 Федерального закона «О внесении изменений в части первую, вторую и статью 1124 части третьей Гражданского кодекса Российской Федерации», появление в перечне объектов гражданских прав новой поименованной разновидности — «цифровых прав» — можно уверенно считать состоявшимся. К этому результату шли долго, с достаточно бурными спорами и немалыми потерями. Знакомая, в принципе, картина: помните грандиозный законопроект № 47538-6 о внесении изменений в ГК РФ в соответствии с Концепцией развития гражданского законодательства, разбитый в итоге на фрагменты и частично (в отношении вещных прав) не принятый до сих пор? В отношении «введения в право» новых реалий, связанных с развитием информационных технологий, наблюдается примерно то же самое, хотя и в несколько меньшем масштабе.
Действительно, искушение урегулировать всё одним махом, в комплексе, велико – да это и логично с точки зрения юридической техники. Но, как водится, проглотить слона целиком – задача, как правило, непосильная, тем более что на каждый фрагмент обязательно находятся заинтересованные лица, видящие будущее регулирование по-своему. Кто-то считает, что относить «цифровые права» к особым объектам права – сугубо неверный подход, поскольку тогда придётся выделять и другие группы прав по способу их фиксации: чем «письменно зафиксированные на бумаге права» или «права, основанные на устной договорённости» хуже «цифровых»? Почему не воспользоваться «бритвой Оккама» и не написать просто – права могут фиксироваться также и в цифровой форме? Для кого-то насущный вопрос – правовой режим криптовалют, а кто-то не считает нужным «выводить криптовалюты из тени» и вводить в правовое поле вообще. С электронной подписью, по мере её проникновения в гражданский оборот, проблемных вопросов возникает куда больше, чем право успевает давать ответов. И так далее. Но если с законопроектом № 47538-6 метод «слона нужно есть по частям» был применён буквально – посредством разделения на отдельные блоки – то с «цифровыми правами» авторы законопроекта пошли на прорыв, явно понимая, что до цели дойдёт не всё. Так оно и получилось: по дороге «потерялись» большие фрагменты материала и целые направления предполагаемого регулирования. «Цифровые деньги», например, отпали уже на завершающем этапе как плод компромисса – законопроект мог быть принят или без них, или никак.
Но в целом план сработал: проект всё же прошёл через Государственную Думу, как метеорит проходит сквозь атмосферу — оплавленный, «похудевший», местами неузнаваемый, но сохранивший ядро.
Что же в итоге осталось? Какие такие «цифровые права» обретёт российское гражданское право с 1 октября 2019 года? Что это будет — с точки зрения юриста и, что не менее важно, с точки зрения обычного человека? Скажем, если у меня есть аккаунт в Steam, Яндекс-кошелёк и договор e-ОСАГО со страховой компанией – что изменится в моей жизни? Давайте смотреть.
Прежде всего, выражение «цифровые права» с 1 октября 2019 года отбросит кавычки. В статье 128 ГК РФ цифровые права будут прямо названы одной из разновидностей имущественных прав. Кстати, с точки зрения юридической техники эта статья вообще станет значительно лучше: например, безналичные денежные средства и бездокументарные ценные бумаги окончательно утрачивают свою мнимую исключительность и вливаются в качестве рядовых членов в дружную семью имущественных прав: «иное имущество, в том числе имущественные права (включая безналичные денежные средства, бездокументарные ценные бумаги, цифровые права)» — куда более точно, чем нынешнее «иное имущество, в том числе безналичные денежные средства, бездокументарные ценные бумаги, имущественные права».
«Заглавная» статья 141.1. «Цифровые права» появится в главе 6 ГК РФ (видимо, в качестве компенсации за утраченные 138-ю и 139-ю — негоже месту-то пустовать). С точки зрения теории это довольно спорно. Если задуматься: что главное в словосочетании «цифровые права»? Ведь «цифровые» — это всего лишь способ фиксации прав, не меняющий их сущности, на что противники законопроекта не раз указывали. С точки зрения практики же потребность в выделении «цифровых активов» в отдельную область регулирования более чем назрела – о чём я ранее не раз писал — каковыми соображениями, видимо, и руководствовались. Так что оставим теорию для будущих диссертаций, а статья путь будет в шестой главе — почему бы и нет?
Итак, каким же таким новым объектом осчастливит нас статья 141.1. ГК РФ? Цитирую:
«Цифровыми правами признаются названные в таком качестве в законе обязательственные и иные права, содержание и условия осуществления которых определяются в соответствии с правилами информационной системы, отвечающей установленным законом признакам».
Как видите, определение цифровых прав — максимально общее, из разряда «всё равно ведь все всё понимают».
Первое, что бросается в глаза – успокаивающее «названные в таком качестве в законе». Мол, всё под контролем. Без упоминания в законе цифровые права не пройдут, по стране не расползутся. Джинн из бутылки на свободу не вырвется, бутылка оснащена дозатором.
Как именно и что именно закон должен «называть в таком качестве», не конкретизировано. Надо заметить, что это не вина авторов законопроекта, которые изначально как раз предлагали довольно детальную регламентацию, и даже с некоторыми техническими подробностями – но идея назвать цифровым правом «цифровой код или обозначение», позволяющие ознакомиться с удостоверяемыми ими «настоящими» правами, выглядела настолько отпугивающей и громоздкой, что лишнюю, перегружающую текст закона детализацию отбросили целиком. Вместе с тем, без неё «автоматическое» определение – цифровое право перед нами или нет – невозможно. Вот и пришлось прибегнуть к «ручному регулированию», сославшись на некий закон.
Впрочем, назвать в законе в качестве «цифрового» какое-то право или, скорее, целую категорию таковых – довольно несложная задача, а в отношении некоторых объектов, вроде электронных закладных, уже и дополнительно трудиться не нужно.
После этого обращаемся к главному: содержание и условия осуществления цифровых прав определяются в соответствии с правилами информационной системы, в которой эти права существуют. Вот он, ключ! Правила игры фактически отдаются на откуп стороннему лицу – кому-то, кто создал ту самую информационную систему. «Отвечающей установленным законом признакам» как требование к информационной системе – не более чем очередной успокоительный фиговый листок, прикрывающий очевидное: государство не берётся и не может контролировать процессы, происходящие в этих самых «информационных системах». В переводе на обывательский язык: если я купил компьютерную игру в Steam, оплатил контент в Apple Storeили Google Play, то вопросы удостоверения и содержания моих прав на эти объекты находятся в ведении администрации соответствующего сервиса и определяются согласно его правилам. Свежо, ново? Да нет. Но зато правильно отражает действительность.
Переходим к следующему фрагменту:
«Осуществление, распоряжение, в том числе передача, залог, обременение цифрового права другими способами или ограничение распоряжения цифровым правом возможны только в информационной системе без обращения к третьему лицу».
И вновь переводим на язык, понятный мне как среднему обывателю: если я решил своими цифровыми правами воспользоваться или распорядиться, мне достаточно нажать нужную кнопку на клавиатуре или «кликнуть» на нужном ярлычке на экране. Писать письма разработчикам контента или заявления в администрацию сервиса не требуется. Хотя имелась ли в виду под «третьим лицом» администрация сервиса – это ещё вопрос. «Третье» подразумевает наличие двух других? Или нет?
Пункт второй новорожденной статьи 141.1. ГК РФ понятен без перевода уже и обывателю:
«Если иное не предусмотрено законом, обладателем цифрового права признается лицо, которое в соответствии с правилами информационной системы имеет возможность распоряжаться этим правом».
Правда, есть оговорка, что «в случаях и по основаниям, которые предусмотрены законом, обладателем цифрового права признается иное лицо», но общее правило выражено вполне чётко: у кого есть нужные реквизиты доступа, тот и управомоченное лицо. Имея логин и пароль от учётной записи, я могу распоряжаться «привязанным» к ней контентом как правообладатель. Просто констатация в законе очевидного факта, известного в наше время любому второклашке со смартфоном.
Пункт третий статьи 141.1. ГК РФ развивает эту же мысль, но с довольно занятными потенциальными выводами:
«Переход цифрового права на основании сделки не требует согласия лица, обязанного по такому цифровому праву».
Хорошо – но если правила соответствующей информационной системы не допускают, например, передачи контента третьему лицу без согласия администратора системы и (или) правообладателя? Получается, после 1 октября 2019 года их можно будет смело оспаривать со ссылкой на императивную норму закона? Занятненько!
В общем, мне как обывателю ничего нового в статье о цифровых правах не открылось. Как юрист я доволен тем обстоятельством, что о них в законе напишут хоть что-то, но весьма озадачен вновь возникающими вопросами, отвечать на которые, очевидно, придётся практике. Верховный Суд может начинать формировать свою позицию для будущих разъяснений уже сейчас – без них явно будет не обойтись.
Вторая большая задача, которую решает законопроект (читай – уже практически закон) – легализация процедуры заключения договоров в электронной форме, причём без непременного использования электронной подписи. Ну не бросился народ массово в удостоверяющие центры сдавать деньги в обмен на флэшки с закрытыми ключами – а давно уже привык просто нажимать на сайтах кнопочку «купить» или «заказать», обмениваться офертами и акцептами по электронной почте и так далее. Новая редакция статьи 160 ГК РФ с уверенностью Капитана Очевидность констатирует:
«Письменная форма сделки считается соблюденной также в случае совершения лицом сделки с помощью электронных либо иных технических средств, позволяющих воспроизвести на материальном носителе в неизменном виде содержание сделки, при этом требование о наличии подписи считается выполненным, если использован любой способ, позволяющий достоверно определить лицо, выразившее волю».
А там суд разберётся, если что – достоверен тот или иной способ или нет. Электронная подпись при этом – отличный вариант, но не единственный.
Из пункта же второго статьи 160 ГК РФ – списка ограниченно используемых аналогов собственноручной подписи — электронная подпись исчезает, окончательно превращаясь из исключения (вроде факсимиле) в абсолютную норму. Что однозначно правильно. Заодно статью 434 (о письменной форме договора) дополнили ссылкой на статью 160 ГК РФ.
А вот дополнение в статью 309 ГК РФ, с моей точки зрения, получилось неудачным. Вообще, 309-я — это ведь общее положение, аксиома: «обязательства должны исполняться надлежащим образом», ссылка на неё – непременная часть всякого иска из нарушения обязательств. Нужно ли было снабжать её вот таким «довеском»? Судите сами:
«6) статью 309 дополнить частью второй следующего содержания:
«Условиями сделки может быть предусмотрено исполнение ее сторонами возникающих из нее обязательств при наступлении
определенных обстоятельств без направленного на исполнение обязательства отдельно выраженного дополнительного волеизъявления его
сторон путем применения информационных технологий, определенных условиями сделки».
Мало того, что в законопроекте кто-то обозвал добавляемый пункт «частью второй», и вообще техника исполнения оставляет желать лучшего – неясно главное: зачем? Нет, человек «в теме» поймёт, разумеется, что таким образом пытались описать смарт-контракты — но вряд ли он будет доволен результатом. Вышло настолько нечётко и неопределённо, что вот именно – пытались. Обстоятельства ли наступают без дополнительного волеизъявления, исполнение ли производится без него, и с какого бока к этому всему должны крепиться информационные технологии – бог весть. Люди «не в теме», хоть юристы, хоть обыватели, вообще останутся в полном недоумении. И кстати, может быть, имело смысл поместить норму о смарт-контрактах в статью 327.1. ГК РФ «Обусловленное исполнение обязательства», тем самым наполнив эту статью хоть чем-то полезным? В общем, над нормами о смарт-контрактах ещё работать и работать — в приведённом виде считать их регулирование хотя бы удовлетворительным весьма сложно.
Изменения в части второй ГК РФ в основном технические: к упоминанию имущественных прав местами добавляется конкретизация «в том числе цифровых», к словам «товарного чека» – приставка «электронного», для договоров страхования (о, вот оно моё е-ОСАГО!) и номинального счёта появляется упоминание о возможности их заключения в формате электронного документа, и так далее – в соответствии с жизненными реалиями. Правда, в главу о договоре возмездного оказания услуг добавляется одна новая статья, достаточно интересная, с номером 783.1., под заголовком «Особенности договора об оказании услуг по предоставлению информации». Видимо, «информационные услуги», мельком упомянутые в статье 779 ГК РФ, получили поименованную разновидность: договор об оказании услуг по предоставлению информации – это договор, «в силу которого исполнитель обязуется совершить действия по предоставлению определенной информации заказчику», и который может содержать условие о конфиденциальности этой информации в течение определённого периода. Ничего специфически цифрового, но почему бы и нет.
А вот изменение в пункт 1 статьи 1124 части третьей ГК РФ меня сильно озадачило. Нет, авторский замысел вполне ясен: изъять составление завещаний из-под действия вновь вводимых норм об электронной форме как о надлежащей письменной. Но сколько времени теперь придётся разъяснять нотариусам, что текст завещания по-прежнему можно составлять на компьютере, печатать на принтере или на пишущей машинке, в крайнем случае… Печальный опыт буквального толкования статьи 157.1. ГК РФ многими не самыми неквалифицированными представителями нотариального сообщества ещё свеж в памяти, к сожалению. Интересно, как ими будет прочтено следующее: «не допускается составление завещания с использованием электронных либо иных технических средств (абзац второй пункта 1 статьи 160 настоящего Кодекса)»? Особенно с учётом того, что абзац второй пункта 1 статьи 160 ГК РФ в новой редакции (цитировавшийся выше) посвящён вовсе не только электронным документам. Есть вероятность, что производители гусиных перьев в конце текущего года неплохо заработают: даже если писать завещание собственноручно, авторучка – тоже ведь техническое средство! Шутки шутками, но нотариальной палате неплохо бы заблаговременно направить нотариусам разъяснение по этому поводу – так, на всякий случай.
Подводим итоги. Ничего сверхъестественно революционного мы от нового закона не получим. Просто кое-какую фиксацию фактически сложившихся правил поведения и термин «цифровые права» без кавычек. Для меня как для обывателя ничего особо не меняется ни в отношении приобретённого контента, ни в части е-ОСАГО – а раздел законопроекта о «цифровых деньгах» потерялся при последнем чтении и Госдуму (пока что?) не преодолел.
О «цифровом праве» как о новой отрасти, врывающейся в ряды общепризнанных, речи пока не идёт. Но некоторый зародыш будущего регулирования в прорвавшемся-таки в статьи Гражданского кодекса «ядре» законопроекта разглядеть можно.
Как говорится, лиха беда начало… Нет, не то.
Коготок увяз – всей птичке… Снова не то!
В общем, с почином!
Авторы фильма выдвигают свою версию ответов на вопросы о том, кто построил египетские пирамиды, кого изображают статуи острова Пасхи, кто и для кого нарисовал гигантские рисунки на плато Наска в Южной Америке.
Во всех случаях это оказываются инопланетяне.
О, предвижу расцвет аукционов по продаже цифровых прав.«Переход цифрового права на основании сделки не требует согласия лица, обязанного по такому цифровому праву».
